Богатые немцы совершали «набеги» на нейтральные страны вокруг Германии, чтобы просто поесть. «При описанном состоянии продовольственного рынка в Германии, положение немецких ресторанов, в особенности берлинских, весьма плачевное. Я, прожив в Берлине несколько недель, лично убедился в факте, сообщение о котором обошло газеты всех нейтральных стран (не знаю, было ли оно в русской печати). Этот факт состоит в том, что наиболее состоятельные жители Берлина, вдоволь наголодавшись у себя в столице, время от времени делают наезды на соседние, нейтральные и, прибавлю, кстати, более обеспеченные, в смысле продуктов питания, страны с единственной целью „досыта наесться“. Это ли не картина, о которой петроградцам, наверное, и во сне не снилось. Как слышно и здесь, за границей, в России, правда, существует дороговизна, но и продукты есть, в каком угодно количестве. Значит – дело только за деньгами. А последние, вследствие необычайного подъема торговли и промыслов, также должны быть у всех в изобилии. Совсем не то в Германии, и особенно в Берлине, где скученность населения усиливает и без того тяжелые условия питания. И в этом разница между Россией и Германией. А разница эта прямо колоссальная[644].

В конце 1916 г. появились известия, что в Германии появились проблемы с производством пива. «Берлинские немцы – наиболее ярые потребители „национального“ немецкого напитка – пива – в большом унынии: в берлинских ресторанах оно стало почти такой же редкостью, как и хорошая порция мяса, а цена его поднялась до необычайной высоты: бутылка пива мюнхенского завода стоит 6 марок, тогда как до войны ее можно было получить за 25 пфеннигов (около 12 коп.). В глухих углах провинции пиво несколько более доступно по цене, но там оно не находит потребителя – дороговизна всех продуктов питания так истощила обывательские кошельки, что мало кто думает о такой теперь „роскоши“, как пиво. Война грозит полным вымиранием в Германии „пивопийц“, хотя все население этой страны еще недавно сплошь состояло из представителен этой породы»[645].

Ф.Г. Кудрявцев, мальчик-слуга из гостиницы «Европейской» в Санкт-Петербурге, накануне войны оказался в Австро-Венгрии и попал в лагерь для военнопленных, откуда его водили работать в небольшой австрийский ресторан. «Приметил меня и наш лагерный переводчик, добрейший ворчун господин Алоиз Фильгур. Это был русский подданный, еврей средних лет, высокого роста и весьма представительного вида, которому не шли его гнусавый голос и нежное овальное лицо с маленькими глазками, маленьким, с горбинкой носом и совсем маленьким круглым сочным ротиком. Он был музыкант, мог играть на скрипке, но главным его инструментом был саксофон. Он ходил в длинном пальто и в хорошо вычищенной шляпе-котелке. „Ну, хочешь работать в ресторане здесь, в городе? Ну? – как-то обратился он ко мне. – Там тебе будет хорошо, будешь там помогать хозяину, ну?“. Я ответил согласием и на другой же день, почистившись, явился в караульное помещение, где мне был выделен конвойный и было сказано, что вечером он же придет и заберет меня из ресторана Конвойный привел меня на маленькую городскую площадь с кирхой и фонтаном посередине. Кругом виднелись старинные двух– и трехэтажные дома, а на них вывески магазинов и гастхаузов, то есть небольших трактиров в первом этаже и с пятью-шестью комнатками для приезжающих во втором. В один такой маленький трактир-гостиницу, с висящим над входом вырезанным из железа и покрашенным золотистой краской барашком и вывеской со словами Gasthaus zum Goldenen Lamm («У золотого ягненка») и именем хозяина заведения „Фердинанд Файлер“, и привел меня солдат. Герр Фердинанд Файлер был средних лет, тщедушного вида, подслеповатый, в толстых очках австриец. Он был лет сорока, но за полной непригодностью к военной службе не был призван в армию и спокойно вел свой Geschaeft. Его жена, фрау Файлер, была полноватая подвижная женщина и отличная хозяйка. Она одна управлялась на кухне, и дело хорошо спорилось у нее в руках»[646].

Работа в австрийском ресторане Ф.Г. Кудрявцеву не понравилась. «Мой конвойный, сказав, что придет за мной вечером, ушел в лагерь. Хозяйка, узнав, как меня зовут, тотчас накормила меня гуляшом из телятины и налила кружку кофе с молоком, чего я уже давно не ел и не пил. Когда я управился с едой, хозяин объяснил мне мои обязанности. До прихода посетителей, то есть до середины дня, я должен был мыть пустые винные бутылки и другую посуду и убирать помещения трактира, а после обеда до вечера прислуживать посетителям, то есть подавать им напитки и кушанья и убирать со столов посуду и мыть ее на кухне. Посетителей было немного. Я не скажу, чтобы мне очень нравилась эта моя работа. Мне было скучно без моих товарищей по лагерю и неприятно было слушать насмешки и похвальбу австрийцев разбить Россию. Запомнился такой случай. Один солдат из караульной команды, придя однажды в трактир, стал показывать за столом своим товарищам нанизанных на нитку с десяток вшей. Вши были крупные, живые и ползали по столу, таща нитку в разные стороны, а солдаты смеялись и говорили: „Вот так русские вши!“. Оказалось, что солдат-весельчак наловил их на одеялах, которые заключенные вывешивали во дворе, чтобы хоть как-то избавиться от этих паразитов. Замечу, что морозы в ту зиму достигали в Австрии минус пятнадцать градусов, и австрийцы говорили, что это „русские морозы“»[647].

Ф.Г. Кудрявцев был свидетелем того, как австрийцы встречали новый 1915 г. «На встречу нового 1915 г. в трактире „У золотого ягненка“, в его летнем павильоне в саду за домом, собралось множество зажиточных бюргеров Дрозендорфа в штатском и в военных униформах. Все уселись за одним длинным столом, и пиво полилось рекой. Пили его из отдельных увесистых кружек, пили из одной, ходившей по кругу, огромной, чуть не ведерной глиняной кружки, постепенно хмелели и все громче и задорнее горланили свои воинственные песни под визг скрипок и вой каких-то духовых инструментов небольшого оркестра из заключенных музыкантов, русских подданных евреев. Гостей обслуживал сам хозяин. Я только подносил ему из дома кувшины с вином и кастрюльки с гуляшом и сосисками с кухни, где готовила сама хозяйка. Ей помогала какая-то бедная родственница, девушка лет восемнадцати по имени Мици. В какой-то момент, когда хозяйка отлучилась из кухни, Мици робко обняла меня и задушевно сказала: „Ах, Теодор, как я желаю тебе поскорей возвратиться домой, в Россию, а пока